Грасиела Корвалан

Грасиела Корвалан: интервью с Карлосом Кастанедой

он

хотел писать свой труд. Потом, сидя в кресле напротив чистого

листа бумаги, он не знал, что ему написать. Такой у меня был

отец. Он хотел для начала написать совершенную фразу. Конечно,

так нельзя ничего написать! Нужно быть инструментом,

посредником. Я вижу каждую страницу во сне, и все зависит от

того с какой степенью точности я могу их скопировать. Поэтому

та страница, которая оказывает большее воздействие или наиболее

всех впечатляет, это именно та, которую мне удается скопировать

наиболее точно.

Эти комментарии Кастанеды открывают новую теорию

познания, интеллектуального и художественного творчества. ( Я

тут же сразу подумала о Плато и Святом Августине с его образом

"внутреннего учителя". Познать -- значит открыть и творить

-означает копировать. Ни творчество, ни знание не могут быть

делом нашей "личной природы".)

За ужином я сказала ему, что читала несколько интервью

с ним. Я сказала ему, что мне очень понравилось интервью с

Сэмом Кином, которое впервые было опубликовано в журнале

"Psychology Today". Кастанеде тоже нравится это интервью, и он

очень хорошо отзывался о Сэме Кине. -- За эти годы, я узнал

много людей, с которыми я хотел бы оставаться друзьями, один из

них -- это теолог Сэм Кин. Тем не менее дон Хуан сказал мне, --

Хватит. --

Что касается его интервью журналу Тайм, то Кастанеда

сказал нам, что сначала к нему приехал мужчина-репортер, чтобы

встретиться с ним в Лос-Анджелесе. У него ничего не вышло (тут

он использовал аргентинский жаргон) и он уехал. Тогда они

прислали одну из тех девушек, которым невозможно отказать, --

сказал он с улыбкой. Интервью прошло очень хорошо, и они

прекрасно поняли друг друга. У Кастанеды сложилось впечатление,

что она поняла о чем идет речь. Тем не менее писала статью не

она. Записи, которые она сделала, взял другой репортер, про

которого Кастанеда сказал, -Я думаю, что теперь он в Австралии.

-- Похоже, что этот репортер сделал с этими записями все, что

ему заблагорассудилось.

Каждый раз, когда по той или иной причине мы упоминали

статью в Тайм, то его досада становилась очевидной. Он сказал

дону Хуану, что Тайм -- это влиятельный и серьезный журнал. С

другой стороны именно дон Хуан настаивал на этом интервью.

-- Интервью было сделано на всякий случай, -- сказал

он,

снова употребив ругательство, свойственное аргентинским

портовым грузчикам.

Мы также заговорили о критике и о том, что было

написано о нем и его книгах. Я упомянула Ричарда де Милля и

других критиков, которые оспаривали достоверность его книг, а

также их антропологическую ценность.

-- То, чем я занимаюсь, -- сказал Кастанеда. --

Свободно от любой критики. Моя задача состоит в том, чтобы

наилучшим путем представить это знание. То, что обо мне говорят

критики, не имеет для меня никакого значения, потому что я

больше не являюсь писателем Карлосом Кастанедой. Я не писатель,

не мыслитель, не философ, и поэтому меня не достигают их атаки.

Теперь, когда я знаю, что я ничто, никто не может от меня

ничего добиться, потому что Джо Кордоба -- это никто. Во всем

этом нет никакой личной гордости.

-- Мы живем даже хуже чем мексиканские крестьяне, мы

касаемся земли и не можем пасть ниже. Разница между нами и

крестьянами состоит в том, что крестьянин надеется, желает

разные вещи, и работает для того, чтобы завтра у него было

больше чем сейчас. Мы же ничего не имеем, а наоборот, только

теряем. Можете ли вы это себе представить? Поэтому критика не

может поразить свою мишень.

-- Никогда я не чувствовал себя более целостным, чем в

те моменты, когда